Паспорт

Паспорт
25 декабря 2010

— Что, вот так прям и писать?

— Да, так вот прямо и пишите.

— А ты часом не пьян?

— А вам какое дело? Вам сказали писать — Вы и пишете.

Пожилая паспортистка снова заглянула в бланк, но уже через очки.

— Зачем тебе это, хлопчик?

— Если говорю, значит надо. Пишите, как хочу.

— Но почему? — недоумевала паспортистка — Как я такое тебе в паспорте напишу? Тебе вот шутки здесь шутить, а меня потом уволят. Виданное ли дело! «Николай Иванов» — чеченец! Я начальника позову — пусть он и разбирается.

Парень лишь равнодушно пожал плечами. Женщина закрыла окошко выдачи документов и исчезла где-то в недрах кабинета. Минут десять парень стоял в полной тишине. Потом, лязгнув окрашенным в черное с золотым стекло, окошко хлопнуло о потертую стойку и в проеме показалось лицо паспортистки:

— Сейчас начальник выйдет. Жди.

Начальник появился практически мгновенно. С первого же взгляда стало понятно, что это бывший военный. И дело даже было не в сочетании гражданского пиджака и галифе защитного цвета, заправленных в яловые сапоги, а в том, как он вышел из кабинета: шумно и резко распахнутая дверь, твердый шаг, суровый взгляд и командный голос:

— Где этот умник?

В коридоре, кроме парня никого не было, поэтому он посчитал излишним отвечать. Начальник паспортного стола нахмурился и снова сердито спросил: «Где он?!» На этот раз вопрос был адресован паспортистке, которая выглянув из маленького окошка робко ответила: «Так это... вот же... тут и стоит...» Парень улыбнулся, но продолжал молчать. Начальник окинул его удивленным взглядом и почти перешел на крик:

— Шуточки шутим? А за порчу гос. документа ответить не желаем?

— А где порча? Я паспорт еще и в руках не держал.

— Ну вот будешь умничать, так и в глаза его не увидишь вовсе!

Парень недоверчиво усмехнулся и спокойно произнес:

— Как так? Я гражданин Советского Союза и в 16 лет мне по Конституции паспорт положен.

Теперь уже улыбался начальник, но улыбка его не была ни забавной ни доброй:

— Ах ты у нас Конституцию знаешь? А про Уголовный Кодекс не знаешь? Про дачу ложных показаний не читал? Ты видел, что в бланке указано? Все данные должны быть точные! За обман — тюрьма!

— Ну а где я вру то? — удивился парень.

— Как где? — начальник заглянул в бланк с данными — Ты кто? Николай Иванов — 1944 года рождения. А национальность какую пишешь? Чеченец?! Я сейчас из отделения дежурного кликну, он тебе быстро и национальность и фотографию поправит. Умник!

Глядя прямо в глаза бушевавшему отставнику, парень спокойно достал из внутреннего кармана куртки сложенный в четверо листок бумаги.

— Тут все написано. Читайте?

— Что я тут еще тебе читать должен? — возмутился он, но бумагу все же взял и сделал шаг назад, в кабинет, где света было больше, чем в коридоре. Примерно с минуту он изучал написанное, потом обратился к паспортистке:

— А ну, Галя, найди-ка мне номерок детского дома.

Судя по шуму падающих папок и книг, паспортистка Галя бросилась выполнять просьбу начальника без промедления.

— Вот, 4-14. Детский дом.

Начальник снова посмотрел в листок, потом перевел взгляд на парня, который совсем не выказывал ни волнения, ни беспокойства.

— Так, а ты иди со мной. Сейчас все выясним.

Кабинет начальника выглядел как и любой другой кабинет провинциального советского учреждения: зеленый сейф, два ветхих стула и явно дореволюционный стол с пыльным графином воды и гипсовым бюстом Ленина. Телефонный аппарат висел на стене. Начальник молча указал парню на стул, а сам принялся набирать номер. Дозвонился он со второй попытки.

— Начальник паспортного стола Трофимов. Директора мне дайте, — затем обращаясь к парню, сказал — Николай Иванов, говоришь?

Тот равнодушно кивнул головой в ответ. Трофимов хотел что-то еще добавить, но на другом конце провода ему уже отвечали:

— Да, алло, Трофимов, начальник паспортного стола. Тут у меня ваш бывший сидит, Николай Иванов. Да, с 44 года. Пришел паспорт получать и говорит, пишите меня...

Тут Трофимова явно перебили и он стал внимательно слушать, изредка поглядывая то на листок, который продолжал держать в руке, то на Иванова.

— Хорошо, понял. Конец связи.

Трофимов повесил трубку.

— Значит так. Все подтверждается. Не врешь — уже хорошо. Только я тебе такого паспорта не выдам.

— Как это не выдадите? А какой выдадите?

— Какой хочешь. Имя-то оставим, а вот национальность пиши другую. Хош русским запишем, как меня, хош хохлом, как вот Галину, а чеченом я тебя писать не стану.

— Не чеченом, а чеченцем — холодно поправил парень — и меня ни русским, ни украинцем писать не надо. Пишите, кем есть.

Начальник вынул из кармана «беломорину», смял привычным движением бумажный мундштук и, присев на край стола, закурил.

— А что, русским быть не хочешь?

Парень оставил вопрос без ответа. Выпустив клуб дыма, начальник уже совершенно спокойно сказал:

— Ты хоть знаешь, кем записаться просишься? Вы ж — враги народа. Гитлеру коня белого готовили! Вас же за то и выселяли!

Парень не скрывая злости посмотрел на Трофимова.

— Ты глазами то на меня не зыркай! Не напугаешь! А про коня того всем известно.

— Как же! Чего скрывать то? Я сам его и готовил. Мне как раз тогда пол-года должно было быть...

— Опять шутит! — повышая тон сказал начальник — только вот с шуточками этими... Знал я одного вашего на фронте. Геройский разведчик! Два года вместе на брюхе по минным полям за языками ползали. Весь как на ладони у меня был! А как ему в феврале 44-ого, в штабе про выселение объявили, так оказалось, что и не знал его вовсе. Опер из штаба дивизии его, понятное дело, сразу разоружил и под конвой. «Сейчас, — говорит — на машину и поедешь за своими вслед». Пока машину ждали, чечен тот упросился с боевыми товарищами попрощаться. Оперу-то плевать было на его прощания, но интересно стало — с кем это он дружбу водит. Думал, что для протокола пригодится. И повел его, под револьвером, в землянку. А тот опера по дороге разоружил и к немцам, средь белого дня ушел. Так что в ссылку опер один поехал. Но уже не сопровождающим. Вот кем ты записаться хочешь! Ты ж наш, советский! Тебя же власть народная простила, воспитала! Имя дала! Образование!

— Пишите чеченцем, — оборвал его парень.

— Ах ты щенок! — взорвался Трофимов — мне указывать тут еще будешь? А пошел отсюда! В паспорте будет у тебя «русский»! Все! Вон! И бумажки свои забери!

Иванов медленно встал, поднял с пола брошенные ему начальником бумаги и вышел из кабинета.

У самого выхода из окна выдачи документов его тихо окликнул уже знакомый голос паспортистки Гали:

— Хлопчик! Коля! Ты того, подожди меня за воротами — у меня к тебе дело есть!

Торопиться Иванову было некуда, но и говорить с паспортисткой ему тоже не хотелось, и он, не смотря на ее просьбу, медленно пошел от конторы в сторону столовой, где собирался немного поесть. Дела обстояли хуже некуда. Учеба в интернате закончилась. Паспорт, вместе с остальными выпускниками, ему не дали именно по той же причине, по которой Трофимов выгнал его сегодня из кабинета: Николай крупно разругался с директором интерната, требуя написать в паспорте «чеченец». В противном случае, грозился паспорт при всех порвать. Директор интерната долго кричал, но испугался. В результате вместо паспорта Иванову дали справку, удостоверяющую его молодую, бунтующую личность. И предписание — в недельный срок паспорт получить.

В столовой было пусто. Рабочий класс должен был заполнить ее примерно через час, в строгом соответствии с трудовым законодательством. За 18 копеек Иванов взял себе «второе» — «макароны по флотски» — серую массу вермишели, припудренную, для порядка, мясным фаршем, больше напоминавшим коричневый порошок. Компот за 2 копейки оказался теплой, бесцветной жидкостью, с плавающим в ней куском черного сухофрукта, неподдающегося идентификации ни по форме, ни по запаху. Сев за столик у окна, Иванов принялся за еду. Ел равнодушно. Несмотря на голод, аппетита у него совсем не было. Когда «флотских макарон» оставалось треть порции, он отодвинул от себя тарелку. Посмотрев на компот, Иванов решил выпить воды на улице, из-под крана. У дверей его окликнула кассир:

— Эй! А кто убирать будет?

Иванов, не оглядываясь, ответил:

— Завтра уберу. Сейчас времени нет, — правительственное задание у меня. Коня надо готовить. Белого.

Колонка с водой оказалась почти в центре небольшой поселковой площади. Иванов подошел к ней, отрыл вентиль и подождал, пока стечет теплая вода. Потом медленно, стараясь не забрызгать одежду, начал пить, подставив под холодную струю ладонь. Напившись, он увидел рядом незнакомую пожилую женщину.

— Коля, тож я. Галя, паспортистка. Ты почему меня не подождал?

— Занят был, — хмуро ответил Иванов, — и сейчас тоже занят. Тороплюсь. Даже посуду в столовке не прибрал.

Несмотря на недружелюбный тон, Галя, похоже, совсем не обиделась:

— Да не серчай ты! Дай мне бумажку твою глянуть.

— Это еще зачем? Трофимова спросишь — он тебе перескажет, — Иванов уже не скрывал раздражения. Да и было отчего злится — ночевать ему было негде, денег совсем чуть-чуть, а паспорт необходимо было получить в четыре дня. Дольше его справка из интерната считалась недействительной.

— Я ж по делу прошу. Дай мне глянуть.

Иванов молча достал из кармана лист и протянул его паспортистке.

«Росписка красноармейцу Николаю Иванову, в том, что он сдал гражданке Синько, фельдшерице дома ребенка станции „Каляево“ младенца, мужского пола, 12 марта 1944 года.» Печать и роспись. А ниже, уже другой рукой, было дописано: «указанный младенец, был снят с поезда. Документов, удостоверяющих его личность — не обнаружено. Фамилия и имя — неизвестно. Национальность (ориентировочно) — чеченец. Директор детского дома Кашин А. Н.»

Галя осторожно сложила пожелтевший лист бумаги и передала его Иванову.

— А я сразу поняла, что ты чечен. Я ж тут замуж вышла. А раньше в Казахстане жила. А еще раньше нас кулачили. С Украины мы. Теперь тут. А в Казахстане ваших много было — мы ж все ссыльные, рядом жили. Лицом ты — точно чечененок. Характер, — тут она рассмеялась — тоже ваш — кипятильный! А вот имя у тебя — совсем не такое.

После этих слов, Иванов как-то по-другому взглянул на паспортистку:

— Так я ведь и не знаю, какие имена наши... Только в детдоме все «чеченом» дразнили. Имя-то мне того солдата записали. Солдат этот поезд, что нас вез, охранял. Это мне потом директор рассказывал — говорит, на станции открыли вагон, а в нем мертвые все. Тиф был, только я выжил. Меня маленьким и снесли в «Дом ребенка». А документов нет — так кому ж было охота, у тифозных карманы проверять? Только и знали, что поезд тот с ссыльными чеченцами был. Значит и я — чеченец.

Немного помолчав, Иванов добавил:

— Если не запишите чеченцем, буду без паспорта жить.

Паспортистка с грустью посмотрела на парня. Потом вынула из сумочки листок бумаги и ручку и стала на нем что-то записывать:

— Вот адрес мой. Хозяин дома. Иди, скажи, что тетя Галя послала. Тебе, видать и ночевать негде. У нас заночуй, а я сейчас тебе все бумаги оформлю. С обеда у нас еще паспортов на выдачу наберется, а к вечеру Трофимыч у нас поллитру уговорит, так я ему на подпись и снесу. Авось не заметит. Ведомость я с собой домой захвачу. Там за паспорт и распишешься. Все, а теперь иди — у меня перерыв кончился. Да смотри — чтоб дома ждал!

Она сунула растерявшемуся Иванову в руку листок с адресом и быстро пошла в контору.


Вечером паспорт был готов. Не веря своим глазам, Иванов раз за разом перечитывал указанную в нем национальность. Подвоха не было. Все точно — «чеченец».

— Спасибо тетя Галя! Спасибо большее! — не переставая повторял он, раз за разом.

— Хорошо, хорошо — получил и спрячь. А сейчас чай будем пить. Хозяин-то, небось без меня и чаю не предложил.

Муж Галины, курил возле окна. Услышав реплику жены, отозвался:

— Точно. Не предложил. Как же. Мы только и делали, что чаи тут гоняли. Я Коле рассказывал про год тот... Как везли их через станцию ночами. И как мертвых с поезда снимали, да в яму закапывали. Я ему уже и про место-то сказал. Только там сейчас реку завернули. Ну ничего, хоть у берега посидит...

Иванов молча встал, бережно спрятал паспорт в карман:

— Поеду я, тетя Галя... Пора мне.

— Куда?! Куда поедешь-то? Вечер уже! Да и идти тебе некуда...

— Нет, не могу — ночью поезд будет до Астрахани. А там я на Бакинский пересяду — он через Грозный едет. Домой мне пора...

Но Галина, похоже, совсем не собирался его отпускать:

— Но как же! Ночь... Один ты — какой дом?

— Как какой? Дом... Где родился. Туда и поеду.

В разговор снова вмешался муж Галины:

— Мать, ты его не останавливай. Слово у него — мужское. Эх, наш бы оболтус, в 16 таким же был — я и горя не знал бы. Харч я ему тут в дорогу собрал немного. Денег дал. Пусть нас добрым словом потом вспомнит.

— Конечно, вспомню, — сказал Иванов, — и тебя Миша, и тетя Галю.

После этих слов, Галя расплакалась:

— Вспоминай нас. И я буду вспоминать, как нас через Кавказ везли, а вы мне маленькой на телегу хлеб подбрасывали... И как в Казахстане одной семьей жили... Жаль имя ты себе другое не взял, да уж поздно. Ну ничего. Только до поезда рано ведь еще — посиди тут, а потом мы со стариком тебя и проводим.

— Пусть идет, — возразил Миша, — у него есть тут еще дело одно.


На краю берега, возле того места, которое ему указал Миша, Иванов провел оставшиеся два часа. Где-то здесь, под водой, должны были быть могилы его близких. Он даже не знал, кого именно — может его уже и везли в Казахстан сиротой? Мысленно он представлял себе их лица. «Ну вот, я домой еду. Вам не суждено было, но я и за вас тоже домой поеду. Так что, не умерли вы тут, а со мной возвращаетесь...»


Уже садясь в поезд, его окликнул знакомый голос. Это был Миша:

— Слышь, абрек! На вот, в дороге книжку почитаешь. Книжка хорошая!

Иванов взял книгу, улыбнулся, запрыгнул на подножку уже отходящего поезда и помахал на прощание рукой. Потом прошел в вагон, занял свое место на верхней полке, положил под голову маленький узелок с вещами и раскрыл книгу:

М. Ю. Лермонтов.
Герой нашего времени
Часть первая
Бэла
«Я ехал на перекладных из Тифлиса...»


* * *

— Задняя подножка! Поднимаемся веселей и передаем за проезд! — молодой водитель посмотрел в салон автобуса и добавил, — Эй молодежь! Не заснули? Нет? Отлично! Тогда передавайте деньги за проезд! Следующая остановка — «Почта».

Двери с хриплым выдохом закрылись, но как только автобус тронулся с места, водитель ударил по тормозам. В салоне недовольно зашумели:

— Эй! Не дрова везешь!

Но водитель не обращал внимания. Передние двери распахнулись и в автобус поднялся старик в папахе:

— Вот спасибо тебе, парень! Думал не успею. Успел.

— Никакого спасибо, Ваша! Без тебя как можно было бы уехать? — ответил он по-чеченски. Потом он снова обернулся в салон автобуса: Так, молодежь, а ну как быстро место освободили! Вам что, напоминать надо или очки выписать?

Молодежь недовольно заворчала:

— Уже встали, зачем шуметь, Коля? — потом один из них передал пять копеек водителю и тихо добавил — Коля, вот, за старика возьми.

Водитель даже не стал смотреть на деньги:

— В моем автобусе папаха — самый главный проездной!

В салоне зашептали:

— Ох ты! Герой! Своих значит бесплатно катать? А ну, как там тебя зовут? Мы твоему начальнику напишем!

— Ручку с бумагой вам передать? Только мелким почерком пишите — больше уместится. Николай Иванов меня звать. Так и пишите — чеченцев катает на автобусе бесплатно. Правда не всех, а только пожилых. Но вы это можете не указывать.

Потом он снова обратился по-чеченски к старику, который уже занял место в первом ряду и с удивлением рассматривал водителя:

— Отец, не переживай, болтают они, сами не знают. Довезу тебя в лучшем виде, куда скажешь. Это они — в автобусе едут, а я тебя — в такси везу!

Старик одобрительно усмехнулся и снова поблагодарил этого странного водителя — Николая Иванова, который так чисто и без акцента говорил на чеченском языке. И не просто говорил, а очень остроумно шутил с пассажирами, вызывая каждый раз вз рывы смеха у чеченской части пассажиров автобуса. Старик так долго и так внимательно смотрел на водителя, что чуть было не пропустил нужную ему остановку. Направляясь к выходу, он снова поблагодарил его и спросил:

— Скажи, парень, а где ты так чеченский язык хорошо выучил?

— Так здесь и выучил, — ответил тот, — в Чечне ведь живем! Все хорошего тебе, отец.

— И тебе доброй дороги!


Автобус закрыл двери и тронулся. Старик же продолжал смотреть ему вслед. «Удивительное дело! Русский, а как наш язык выучил-то! Сейчас так чисто и молодежь наша редко говорит! Вот не знал бы, кто он, решил бы, по- разговору — чистый чеченец...» Потом, словно вспоминая что-то давно забытое, подумал: «..Да и не только по разговору... На лицо — вылитый брат мой... Несчастный... И он, и вся семья его... Умерли они, когда нас в Сибирь увозили...»