Муса Бексултанов. Сирота.

 Горизонт заалел кровью жертвенного быка...
Дул легкий ветер.
Ветер шевелил гриву коня.
По узкой каменистой тропе конь ступал спокойно и уверенно.
– Может, остановимся здесь ненадолго? — обратился кто-то из товарищей к всаднику, едущему впереди, когда они оказались на ровном месте.
Звук его голоса пронесся далеко вперед, эхом перескакивая по скалам.
Всадник ничего не ответил.
Его голодные, словно жаждущие крови, глаза ослепли... Их тяжелый взгляд застыл. Они не видели перед собой ничего: ни тропы, ни горы, ни белого света. Все обратилось в раздумья. В горькие, печальные раздумья.
Его все знали, и все его презирали. На земле не было такого зла, по слухам, которого он не совершал, кроме двух зол: не насиловал женщин и не убивал невинных людей.
Все его деяния были в угоду только себе, он совершал их, ни на кого не оглядываясь и не думая ни о ком, и судьей себе был только он сам.
Тропа сужалась все больше и больше...

Тропу постепенно окутывала тьма, превращая ее в призрачную, светлую полоску.
Конь, не сбавляя шага, часто поводил ушами.
Всадник не шевелился.
Всадником был абрек Овтархан Юсуп, все богатство которого — его конь, кинжал в серебряных ножнах да горящие огнем глаза.
Это если верить людской молве.
Но для самого себя он был господином, властителем мира, хозяином жизни до тех пор, пока рука в силах дотянуться до рукояти кинжала, а сердце гоняет кровь по жилам.
Это ему так казалось, а людям... люди... что люди… «Все суета и ничтожно, ничтожно все», — обронил он вслух. Он повторял эти слова самому себе каждый раз, впадая в глубокое раздумье.
Оказавшись на хребте, конь всхрапнул.
Ветер заметно похолодел. Ветер приносил разные запахи, тревожа в душе воспоминания о пройденных дорогах.
А дорог было много, пройденных, непройденных и тех, что еще предстояло пройти.
Кто-то из товарищей окликнул его снова, спрашивая о месте привала.
Он кнутовищем указал далеко вперед, туда, где внизу слышался шум воды.
Тот развернул стадо, с громким звуком, словно выстрелом из ружья, хлопнув бичом.
«Зачем же столько шума? — погруженный в думы, сквозь поток мыслей спросил он себя. — Все суета и ничтожно, ничтожно все», — снова само собой возникло в терзаемой раздумьями голове.
Раздумья никогда не покидали его, доводили до изнеможения. Нельзя было забыться сном, мысли подкрадывались и туда, превращая сны в думы, мучительные думы, думы о жизни, о гонимой, бродячей судьбе своей. О бессмысленных скитаниях, о невозможности ничего изменить в этом мире, ведь жизнь его разбита задолго до рождения, за тысячу или две-три тысячи лет, когда его далекие отцы пустили корни в этом мире.
Да… С тех пор или же за день до его рождения, в пятницу, когда обезглавленный труп его отца Овтархи, уложенный поперек седла, отправили в горы с равнин Большой Чечни.
Увидев труп мужа, жена Овтархи лишилась чувств и пришла в себя только на следующее утро, с рождением ребенка, то есть его.
Ребенок, вместо того, чтобы плакать, как все новорожденные, улыбался.
«Не выживет, — подумали увидевшие это, — или же много зла совершит».
Не случилось ни того, ни другого, вернее...
Он рос в семье матери (через два года родственники насильно выдали ее замуж), как пасынок, лишенный любви и внимания.
В свои тринадцать лет, доведенный до отчаяния насмешками двоюродных братьев, он обратился к деду с вопросом о своем отце и его гибели.
Дед рассказал ему.
Потом, в шестнадцать, он вновь задал деду вопрос: «Почему вы не выкупили, как достойные люди, голову моего отца, отрезанную казаками? Или вы боялись, что я не верну вам долг?.. Разве я не сын дочери этого дома?! Ведь вы обязаны были так сделать!»
И когда он стал все чаще упрекать их этим, родственники по матери дали ему знать, как долго они собираются его терпеть.
«Я терпел твоего отца, — сказал ему дед, — этого вора, умыкнувшего мою дочь с мельницы, связав ее мать! Еще не хватало мне выкупать у казаков за деньги его голову! Сам верни голову своего отца, и солдат, и казаков сам убивай! Их много сейчас, захвативших весь этот край, объявивших себя его хозяевами!»
Тогда он потребовал рассказать ему об обстоятельствах замужества своей матери, поведав при этом, как она, его мать, клялась ему, что вышла во второй раз замуж не по своей воле.
Этот вопрос развел их окончательно, разрушив все родственные узы.
Последним ударом, который ему нанесли родственники, было то, что его двоюродной брат женился на его любимой Зули, дочери Эжи: позвав девушку на свидание, он позволил себе прикоснуться к ней.
Мать прислала к нему человека с мольбой ответить на ее просьбу.
И тогда, с просьбой матери, он окончательно лишился всего, что его связывало с этой жизнью и с этими людьми.
«Есть ли кто-нибудь в этом мире, к кому я мог бы обратиться и кто бы меня услышал?» — спросил он тогда себя, провожая взглядом гонца матери, которому дал удовлетворительный ответ.
Он понял, что такого человека нет, и еще он осознал, что такой человек ему больше никогда не будет нужен.
А что нужно одинокому человеку? Ничего, кроме веры в себя и желания жить, как хотел, и умереть, как жил, не оставив после себя ничего. И только дороги, его бесконечные дороги, бегущие далеко вперед, единственные будут оплакивать его после смерти!
Все остальное — суета, все ничтожно в этом бесстыдном, бессмысленном и жалком мире...
___________________________________

…И тогда он стал терзать себя. Разуверившись во всем, он желал теперь только одного: мстить — за свою жизнь, за отца, за его отца, за эту землю, за свое неверие ни во что, взращенное в нем этой жизнью, ставшее частью его самого, за бессмысленность всего, за отчаяние, невозможность что-либо изменить. Мстить, чтобы освободиться от всего этого жалкого существования, что называлось жизнью. Только он не знал, как и кому должен мстить.
И не было никого, кому он мог бы довериться и признанием облегчить свою душу: он никого не любил и ни с кем не считался. Он верил только себе.
Познание самого себя далось ему трудно, он прошел через долгие, мучительные испытания, чтобы прийти к самому себе и понять, кто он есть.
Как-то неожиданно, словно луч спасительного света для заблудившегося путника в ночи, перед его мысленным взором предстала одна картина из его детства, которая все прояснила.
Он крадет вместе с двоюродным братом барана. Баран оказался соседским. Не найдя нигде никаких следов животного, старый сосед приходит к ним.
Дедушка и сосед сидят на прохладных валунах в тени каменной ограды, увлеченно разговаривают. Дед подзывает их к себе.
Они долго стоят перед ними, их ни о чем не спрашивают.
«Вы украли барана?» — вдруг неожиданно спрашивает сосед. Взглядом следит за их глазами.
Они оба дружно отрицают свою причастность к краже.
Сосед умышленно, чтобы их раскрыть, дает неправильное описание своего барана: он был, мол, короткорогим и с отметиной на мордочке.
Они делают вид, что не понимают.
Тогда сосед обращается к двоюродному брату:
– Исуп, если ты и в самом деле не крал моего барана, поклянись мной, что ты этого не делал.
Исуп, глотая слезы, произносит клятву.
Молчание. Сосед, пораженный, как будто его самого уличили в краже, бледнеет.
Собирается уходить. Сделав несколько шагов, оглядывается:
– Юсуп, поклянись тогда и ты мной, — роняет он равнодушно, уже не придавая значения этой клятве.
Он молчит.
– Поклянись, тебе говорят, ублюдок! — дед поднимает трость, чтобы ударить его.
Он не может выдавить из себя ни слова. Дед заносит над ним трость. Сосед странно смотрит на него.
– Клянусь тобою, Ита, я украл твоего барана! — смотрит он прямо в глаза соседу.
Лицо старика оживает. Глаза его смеются, словно он услышал долгожданную радостную весть.
Медленно подходит к нему.
Останавливается совсем близко.
– Ты не смог поклясться мной, Юсуп... ты не смог поклясться, — шепчет он, улыбаясь сквозь слезы. — Да благословит тебя Бог! Да что этот баран, все свое имущество я бы тебе простил, жизнь свою, за то, что не смог обмануть меня, за твое уважение ко мне... Да будет тебе впрок его мясо... Пусть Бог даст тебе в этой жизни товарища, достойного тебя. Подойди ко мне, обними меня, обними своего Иту, — смеется он, обнимая, гладя его по голове.
Дед бьет по лицу тростью своего внука, шепотом проклиная его.

___________________________________

И сейчас, вспомнив тот случай, он понял, с чего пошел и каким должен быть его жизненный путь. Правда его жизни началась с этой непроизнесенной клятвы.
И оттуда он ведет свой путь.

_____________________________________

Скрываясь днем по лесам, выбирая верной спутницей кромешную тьму, ночью проделывают они свой путь.
Подходят к берегу какой-то реки. Дождливо. Не видно ни зги.
– Как избавиться от часового на мосту, чтобы освободить дорогу? — слышит он. — Если бросить коня в воду здесь, то всадника отнесет на несколько километров вниз по течению прежде, чем конь переплывет реку. На противоположной стороне берег должен быть достаточно пологим, чтобы конь смог выбраться.
Он знает, что река — Терек. Тот самый буйный, строптивый Терек, воспетый в народе, то уподобляемый могучему льву, то ласкаемый, словно невеста. Несколько человек отказываются от этой затеи, объясняя свой поступок тем, что они не уверены в своих конях.
Остальные тоже молчат, натягивая узду.
Он не понимает, что значит быть неуверенным в коне и чего они ждут.
– Мне можно попробовать? — доносится его голос издалека.
– Здесь нет никаких я, ты, — отвечает вожак, — каждый из нас сам решает, рисковать ему, наступая на глотку своей смерти или нет. Здесь все равны...
Не дослушав вожака, он бросает коня в воду. Раздается плеск. Конь сначала исчезает под водой, но быстро выныривает, и над водой видна его голова, вытянутая далеко вперед.
Он не видит больше ничего, ему кажется, он висит над пропастью и при малейшем неровном движении провалится в бездну. Дождь не перестает лить. Конь часто фыркает, изо всех сил стараясь переплыть реку.
Он сначала напрягается, испугавшись. Но потом быстро приходит в себя. Жизнь кажется ему короткой, как натянутая до предела струна дечиг-пондара.
Но до того, как эта струна оборвалась, конь выбирается на другой берег, фыркая и отряхиваясь.
Перед собой Юсуп видит пустоту, дикую и безжизненную глухую пустоту.
Припав к гриве коня, он резко вздрагивает, увидев совсем рядом желтый квадрат окна.
Ему кажется, он целую вечность полз к окну.
Он швыряет в окно горсть песка, как будто от порыва ветра. Свет в окне медленно оживает.
«Стрелять нельзя!» — всплывают в голове слова вожака.
Не успевает открыться деревянная дверь маленькой сторожки на краю моста, он прыгает в образовавшийся желтый прямоугольник.
Не раздумывая, наносит два рубящих удара кинжалом. Раздается звук разрубаемой кости.
Когда глаза немного привыкают к свету, он видит кота, сидящего на низких деревянных нарах среди раскиданной одежды. И окровавленную голову с раскроенным черепом.
Потом слышит частое, свистящее дыхание у своих ног.
Он гасит лампу и забирает винтовку.

____________________________________

После, когда они перегнали брошенных сбежавшими от их пуль табунщиками коней через мост, вожак хвалит его, как ребенка, станцевавшего лезгинку перед взрослыми.
Ему это не нравится. И еще раз он оказывается с этими людьми уже в другом месте.
Оставив в руках преследователей своего раненого коня и притороченную к луке седла бурку (этот случай напомнил ему об отце... вернее, о том, что слышал о нем), они вновь уходят с добычей.
Вожак опять хвалит его и, как бы между прочим, спрашивает:
– Заслужил ли он сегодня равную долю?
Их ровно тринадцать человек.
– Погонять скотину может и ребенок, — роняет один, — если есть хороший проводник.
Вопрос вожака бесследно растворяется в воздухе, словно горсть песка, брошенная в реку.
Он отлично понимает смысл сказанного вожаком и понимает ответ его подельника.
– Я присоединился к вам не ради этой клячи, а надеясь, что вы готовитесь к чему-то большему... Свою долю из прежнего табуна я оставил на околице незнакомого селения и ушел ни с чем. Те, кто захватил нашу землю, и мы, занимающиеся угоном этих стад и дележкой их меж собой, мне кажется, мало отличаемся друг от друга. И сколько мы собираемся заниматься этим мелким скотокрадством? Не лучше ли будет, если мы нападем и разнесем в пыль крепость Грозную, в которой нам дано право лишь торговать сыром! — говорит он.
Уголки рта вожака медленно приподнимаются в ухмылке, глаза прищуриваются, кажется, что смеются... Смеются издевательски-надменно, словно ему довелось узнать чужую грязную тайну.
– Не обученный хозяином конь часто спотыкается! Слышал эту пословицу, юноша? — спрашивает он. — Что за коварный план ты нам предлагаешь! Да и кто ты такой, чтобы ставить наше мужество под сомнение?
– Я презираю это мелкое воровство! — отвечает он с вызовом. — Я хочу иметь дело с врагом, с видимым врагом... И хочу видеть его разбитым и преследуемым, словно гонимую ветром темную тучу!
– Все эти завоеватели живут на этой земле без твоего разрешения, — говорит вожак. — Поэтому любой из них враг: и крестьянин, и генерал.
– Я хочу иметь дело с генералом, — огрызается он. — Крестьяне — бесправные и беспомощные рабы, подобно обезглавленному остывающему трупу, они остынут. Мне нужна голова!
– Да поможет тебе Бог! — обрывает разговор вожак.
«Враг не тот, которого ты смог одолеть, — думает он позднее,– а тот, кто победил тебя, кто поколебал твою уверенность в себе».
И он настигает одного такого генерала, выехавшего на прогулку в коляске в сопровождении верховой охраны. Он не один, а с дамами, с гордыми до презрения смерти, дамами.
Неожиданным нападением они рассеивают их, не давая возможности ни сорганизоваться, ни уйти. Того, кто пытается уйти, останавливают выстрелом в голову коня.
Все, кроме женщин, поднимают руки. И вынести это бывает невыносимо трудно — эту женскую гордость, ставящую под сомнение самолюбие мужчины.
Его самоуверенный план заполучить голову гордого генерала с коляски вдребезги разбивается о женскую гордость, бросая его в жар.
Он раздевает всех мужчин до исподнего.
Догола их раздеть не позволяет честь, честь, обязывающая тебя даже умирать без стона, коль ты однажды родился чеченцем.
Также забирают у них коней и оружие.
И когда он, построив их в колонну (впереди мужчины, а женщины позади) отправляет в город, он никак не может простить себе голову генерала. Ему хочется пасть ниц перед этими дамами и заплакать с мольбой. Хочется на коленях молить Бога: «О Всевышний! Сегодня, на один день, на короткое время уподобь меня зверю, не знающему чести и достоинства!»
Несколько раз ход его мыслей прерывают товарищи, торопя его, так как отпущенные офицеры скрылись и преследование не заставит себя долго ждать.
Он сидит на оглоблях коляски, мучаясь сомнениями, то вскакивая с мыслью догнать их, то останавливаясь.
Услышав выстрелы, он понимает, что опоздал с решением.
Сразу, успев только вздохнуть, погибает его товарищ Зубаир.
– Не могу прицелиться, все кружится... — виновато говорит Шахби, падая, и алая струйка крови течет из уголка его рта.
Только с наступлением темноты они (оставшиеся пятеро) смогли уйти в лес, забрав с собой трупы погибших товарищей.

_________________________________

И именно тогда осознает он, что некоторые вопросы не стоит задавать ни себе, ни людям, никому на свете.
И он не спрашивает больше, не рассуждает. И больше не теряет товарищей. За Зубаира и Шахби он мстит десятки, а может и сотни раз. Он больше ни с чем не считается: ни с добром, ни со злом, ни с прошлым, ни с будущим. Сейчас для него враг любой, кто перешел ему дорогу или по неосторожности оказался на его пути.
Он, как и раньше, не берет ничего из захватываемой добычи для себя. Все оставляет товарищам, или раздает в селениях, или же просто отгоняет подальше и оставляет.
Люди избегают его милости и помощи, они боятся его, страх перерастает в ненависть к нему... Ненависть настолько сильную, что люди обходят дороги, по которым прошел он.
А он не понимает...

________________________________

Однажды, в предрассветные часы, они входят в одно чеченское селение, погоняя впереди себя небольшое стадо. Это то, что осталось от захваченного ими накануне и частью отбитого преследователями, а частью павшего при перестрелке скота.
Они натыкаются на засаду, устроенную жителями селения.
Они заявляют ему, что не пропустят его с товарищами живыми через их селение, что им надоело терпеть из-за него бесчинства властей.
Он ведет с ними долгие переговоры.
Товарищи не понимают его.
Наступает утро.
Сельская скотина со всех концов собирается на пастбище. Смешивается с их стадом. Женщины отделяют своих коров, проклиная его.
В конце концов их берут в плотное кольцо и отводят в селение.
Сельский старшина желает запереть абреков у себя дома до прихода представителей власти.
Старшина рад, что этот ублюдок, на которого охотятся власти, из-за которого им был недоволен генерал из крепости Грозная, станет его пленником.
– Хоть и разбойник, но ты мой гость сегодня, — глумясь, говорит ему старшина, кнутовищем распахивая перед ними ворота своего дома, — проходи вперед... Окажу напоследок тебе почести, «владыке», способному лишь отделить теленка от коровы!
Он оказывается у ворот.
Смотрит на своих товарищей.
Останавливается на мгновение.
– Пес, шелудивый пес! — кричит старшина, тесня его конем и нанося удар нагайкой по голове. Замахнувшись нагайкой во второй раз, старшина понимает, кто такой Овтархан Юсуп: он оказывается сзади старшины, на крупе его коня, сжимая левой рукой его пах, приставив к спине оружие.
Из двух вариантов, предложенных ему: или умереть вместе, или погнать впереди сельское стадо, старшина выбирает второй.
Он выбирает одного юношу из селения, в качестве погонщика скотины, не забыв предупредить сельчан, что если они заметят преследование, то пусть сразу начнут копать могилу для старшины.
На закате юношу отправляют обратно с требованием выкупа по пять рублей (цена одной коровы) за скотину. А старшину обещают вернуть, не взяв у него денег, к своей молодой жене, с которой он сыграл свадьбу всего месяц назад.
На третий день после получения выкупа женщины селения, пришедшие утром по воду, обнаруживают старшину верхом на жеребой кобыле (по слухам, она ожеребилась в ту же ночь), привязанным к седлу лицом к хвосту лошади и с гладко обритыми наполовину усами.
Вторая, молодая, жена старшины уходит от него в тот же вечер (за покорно перенесенное им унижение в виде обритых усов и сидение лицом к хвосту жеребой кобылы) и возвращается в дом отца. (Впоследствии она рассказывала, что особенно сильно ее задело то, что кобыла была жеребая). Старшину сразу вызывают в крепость Грозную, и через три дня он возвращается оттуда без второй, не обритой Овтархан Юсупом, половины усов.
Юсуп не знает всего этого, да он и не думает об этом.
Даже позднее, когда товарищи вспоминали со смехом случай со старшиной, он ничего этого не помнил.
Этот старшина не был тем врагом, которого он искал, просто какая-то мелочь, как колючка, случайно оказавшаяся на дороге, или как пес, лающий за чужим забором.

________________________________

Обо всем этом думает он сейчас, в седьмой день первого месяца своей сорок третьей осени, глядя на кроваво алеющий горизонт.
Он понимает, что устал от всего, устал от жизни, от поисков, скитаний.
Даже столь желанная, затаившаяся на острие его шашки смерть не приходит к нему. В этот вечер, медленно двигаясь, отпустив поводья коня, разъедая ум и сердце тяжелыми раздумьями, погоняя угнанное стадо в более семисот голов овец, коров и коней, он сознает, что устал от жизни и от самого себя.
Беззвучно шевеля губами, как будто говоря сам собой, он часто притрагивается рукой к тонкой засохшей струйке крови у левого виска.
Это след от удара тяпкой юной дочери хозяина стада, который он сейчас хранит как воспоминание.
«Я много слышала о тебе, об абреке Юсупе. Я огорчилась, что сделала тебе больно...» — скажет она потом, в улыбке обнажая белоснежные зубы и часто хлопая густыми ресницами с застывшими, как жемчужины, слезинками на них, когда он будет расчесывать ее волосы цвета осенней листвы.
Когда, окружив селение и связав пастухов, они начали сгонять стадо, с крыши дома, стоящего чуть поодаль внизу, раздается одинокий, словно зов о помощи, выстрел.
Оставив пару человек со стадом, они продвигаются в сторону дома.
Но выстрелы из винтовки не подпускают, пули ложатся в опасной близости. Он понимает, что это хозяин стада и он не отступит, если его не убить или не оглушить.
Он боится, что хозяин убьет одного из них.
Он не хочет убивать хозяина. Он хочет его разорить. Пустить его по миру. Наказать его. Он слышал о нем много плохого, например, что хозяин — в прошлом прислужник русского царя, от которого в награду и получил эти земли, бывшие некогда сенокосными лугами для целого селения.
Именно это заставило его придти сюда, оставив на потом все другие дела, несмотря на свою усталость от всего, чтобы не опоздать, из-за боязни, что земля его заберет прежде, чем он успеет доказать этому хозяину еще при жизни, что ничего на этой земле не проходит бесследно, за всякое зло приходится держать ответ, и дать ему с собой унести этот ответ, оставив после себя только одни вопросы.
Через несколько часов перестрелки он обращается к хозяину:
– Я не хочу тебя убивать, только стадо, богатство, заработанное тобой «честным трудом», решил забрать. Остановись. Не переходи мне дорогу. Мне не нужна твоя кровь, лучше сдавайся, пес...
Тот в ответ стреляет пару раз, мыча что-то нечленораздельное.
Тогда они стреляют по очереди, и каждая последующая пуля ложится все ближе и ближе.
Когда от валуна, за которым он укрылся, со всех сторон посыпались осколки, тот протяжно кричит, умоляя не убивать его.
Крепко связав его, он решает вынести весь скарб из его дома, чтобы поделиться с людьми его богатствами, полученными им в награду от русского царя.
Пока его товарищи выносят вещи из дома, он сидит в седле, наблюдая бесконечную горную цепь и укорачивающиеся под утренним солнцем тени, когда неожиданно, откуда ни возьмись, он получает удар чем-то острым в висок над левым ухом.
Мгновенно выхватив кинжал из ножен, подумав: «Убили!», он быстро разворачивается и видит перед собой совсем юную, с гибкой, змеиной статью, девочку в простом платьице, пристально глядящую ему в глаза.
Испуг, охвативший его на минуту, вверг его в замешательство.
На мгновение в глазах темнеет.
Он слепнет на мгновение.
Взгляд ловит едва уловимое, словно шелест листьев, шевеление губ, произносящих его имя.
Тяпка медленно, словно сорванный ветром лист, падает на его плечо.
– Уйди отсюда, иди в дом! — говорит он, забыв, зачем он здесь и кто перед ним.
Девочка застыла как высохший, безлистный росток.
Он видит ее слегка удлиненное лицо, застывший взгляд и темные брови над глазами, раскинутые, словно крылья орла, пораженного стрелой в минуту парения.
– Бросайте все, уходим! — кричит он и бьет коня нагайкой со всех сил. И ни разу не оглядывается, только отъехав далеко, немного сбавляет ход коня.
«Что это за колдовство, — размышляет он по дороге, — что за наваждение и откуда эти сомнения? Что такое женщина и для чего ее создал Бог? По какой причине или для какой цели... Столь беспомощную, чтобы быть собственностью любого, первого схватившего... Для чего?
Неужели нельзя, как сегодня, один раз увидев, созерцать в воспоминаниях, снова и снова воскрешая в памяти ее чистый образ? Оставить загадкой, тайной, на разгадку которой не хватит и целой жизни. Так и жить, обманываясь ею, радуя глаз, согревая душу ее легкостью и светом, светом добра, милости и счастья, которое может дарить только женщина... Возможно, изначально их и создали именно с этой целью, потом все изменилось... или изменили... Зачем так искать, любить, чтобы потом, родив какой-то маленький живой комочек, пропасть, раствориться в суете жизни! Женщина должна быть такой, какой ее видишь, легким парением твоих дум, чтобы ласкать ее мысленно, дарить ей мечты, надежду, чтобы мысленно уносить ее далеко-далеко, вслед за белым дыханием облаков...
Что же это такое? Отчего так все… познать, чтобы потом разочароваться!» — он медленно и легко водит рукой по засохшей струйке крови на виске, и ему кажется, что где-то в глубине сердца ему очень хорошо, как не было никогда раньше.

______________________________________

Они останавливаются в ущелье, там, где река неистовствует, пытаясь вырваться из теснины скал. Стадо там же отдыхает. Разжигают среди скал большой костер. Кто-то зарезал барана и уже свежует его. Разделанное мясо кладут на огонь, и пламя костра вспыхивает от жира. Никто не разговаривает, да и не услышит никто голосов из-за шума воды.
До неба, кажется, можно дотянуться рукой, и крупные звезды ярко мерцают. Темные горы возвышаются, как стены. Горы кажутся очень высокими и вечными, словно пророчат вечную жизнь и тебе.
Беспомощный и безоружный перед Богом, обнажая душу, он долго молится, пытаясь бороться с отвлекающими его мыслями и сомнениями.
Он завершает молитву словами: «О Всевидящий, прости меня за все эти мои неправедные мысли, укажи дорогу угодную Тебе, ведущую к Твоей милости! Дай мне одно испытание или одну беду, чтобы узреть свой путь, как отражение в зеркале, чтобы навсегда избавиться от сомнений или окончательно впасть во власть этих сомнений. Что же мне делать, как быть, — просит он еще, — если и Ты меня не поймешь?.. Перед кем же я предстану со своими деяниями, открыв сердце и распахнув душу? Если бы я только смог хоть раз увидеть Тебя, спросить прямо: «Кто я такой? Для чего и с какой целью Ты создал меня?» Уж Ты-то дал бы мне точный ответ. Ты точно не был бы похож на раба Своего, созданного Тобой же!»
Он долго лежит у костра, положив под голову седло.
Огонь с треском брызгает искрами, недалеко шумит река, часто падает-умирает, на мгновение сверкнув напоследок, звезда. Ночь свежа, как дыхание зимы. Ночь окружает его защитой, своим темным дозором расползаясь по миру.
Во сне он видит юную девушку, как она стояла перед ним, беззащитная и удивленная, ее тяпку и свою растерянность.
Рана возле уха зудит. Эта рана кажется ему очень нежной, какой-то странно дорогой, он боится, что она исчезнет без следа, если только дотронешься до нее пальцем.
«Я так и не понял, что это такое, — приходит ему в голову мысль, — для чего нужна женщина...»
– Исраил! — окликает он одного из своих товарищей, неожиданно вздрогнув, словно вспомнив что-то важное.
–Ты звал меня? — наклоняется к нему Исраил.
– Уходите отсюда до того, как Большая Медведица коснется вершин гор, — говорит он, поднимаясь. — Сиротскую долю раздайте в семи селениях. Мою долю тоже отдайте куда-нибудь...
– Люди не берут твою долю, Юсуп. Люди боятся твоих благодеяний, — отвечает ему Исраил.
– Ничего, сделай, что сможешь! — говорит он торопливо.
–Ты что это, не завещание ли собрался делать? — полушутя спрашивает тот.
– Нет! — коротко обрывает он, седлая коня.

__________________________________

К хутору, где живет девушка — та юная девушка, лишившая его покоя, вселившая в его душу смятения, — он приходит в предрассветный час. Останавливается на склоне горы, где сам хутор хорошо виден внизу. Стреноженный конь его пасется внизу, в лощине.
До самого захода солнца наблюдает за домом девушки, пытаясь понять происходящее с собой.
Он видит, что девушка, забывшись, часто смотрит на дорогу, с тоской в глазах.
И тогда он понимает, что он не одинок в своей печали и светлой грусти. Что еще одна невинная душа терзается доселе неведомыми ей чувствами, мучается так же, как и его, грешная.
Потом, через две недели, в селение, к отцу девушки, он погоняет большое стадо, которому нет конца, которое не может охватить человеческий взгляд, со сватами, прося руки его дочери.
«Вместо дочери я пришлю в подарок твоему роду твой обезглавленный труп, как когда-то казаки послали труп твоего отца Овтархи», — отвечает отец на просьбу сватов.
Оставив стадо для всех жителей селения (по его просьбе), сваты возвращаются ни с чем.
И во второй раз, когда его люди приводят восемнадцать вьючных лошадей, груженных дорогими шелками, отец дает точно такой же ответ.
И тогда он посылает ему своего преданного, любимого скакуна, свой верный кинжал и драгоценную, служившую ему верой и правдой долгие годы в чужих степях подзорную трубу с предложением искать его с помощью его подзорной трубы, догнать его на его быстроногом коне и обезглавить его с помощью его же кинжала.
Услышав эти слова, отец девушки понимает, что в этом бренном мире ему некуда деться от любви Овтархан Юсупа к его дочери, как и от его ненависти.
Он возвращает «подарок» вместе с дочерью.

________________________________________

Овтархан Юсуп бесследно исчезает, как капля воды в песке, вместе с юной красавицей Масар.
После него также исчезают несколько его смертельных врагов, доложивших властям, что именно они его убили. А некоторые из них получают богатые дары от русского царя и становятся богачами.
Никто не знает, где он остановился, где его искать и когда он вернется.
Среди людей ходят слухи, что его убили, но открыто говорить о нем боятся.
Одни рассказывают, что он перебрался в Турцию, чтобы собрать армию из эмигрировавших после Кавказкой войны чеченцев и начать новую войну против русского царя.
А другие говорят, что его видели в Мекке молящимся о прощении своих грехов.
И через шесть лет и семь месяцев, когда о нем враги начали забывать, а друзья перестали ждать, ранней осенью 1893-го года, в час, когда горизонт начал алеть, словно смертельно раненный дракон, бьющийся в агонии, раздавшийся одинокий залп и крик Масар раскрывают великую тайну Овтархан Юсупа.
Юсуп не скрывался ни в Турции, ни в Мекке.
Он жил в Чечне, неподалеку от царской крепости, вырубив поляну на самом краю леса и построив на этой поляне дом.
Он окружил свой дом высоким (выше человеческого роста) трехрядным забором, состоящим из колючек, частокола и еще раз колючек.
Внутри забора — маленький домик из двух комнат, с выходящими на восток и запад четырьмя окнами.
Он никуда и никогда не выезжает из этого дома, там же, за забором, и его небольшой огород.
Все дела ведет жена, как-то: покупка необходимых товаров, продажа излишек зерна, а также она приносит новости из внешнего мира.
Каждый вечер, в час заката, его начинает мучительно терзать тоска по одной ему известной причине.
В такие часы он смотрит на облака, с алеющими боками ползущие вниз с горных вершин и исчезающие далеко в степях, собираясь в темную, мрачную тучу. И на птиц, возвращающихся в горы, изредка, устало взмахивая крыльями и перекликаясь, постепенно исчезающих вдали, превращаясь в еле заметные темные точки. Ощущает ветер, приносящий запахи трав и шепот листьев, дым над печными трубами селения.
В такие моменты его глаза оживают, распахиваясь широко, он гордо откидывает голову назад, подбородок его поднимается, а душа мечется, зовя его в путь, чтобы наступить на горло своей смерти, сыграть со смертью в рулетку или бросить ей вызов...
Он седлает коня, привязывает его, коротко натянув поводья, и медленно идет в дом.
Масар сидит на стуле у западного окна, спиной к нему. Она плавно встает при его входе во весь рост и также плавно садится обратно, не говоря ему ни слова.
Молчит и он.
Тогда он начинает медленно, прядь за прядью, распускать ее косу, которую он сплел утром точно так же на стуле у восточного окна.
Он долго распускает ее косу, придерживая пальцами каждую распущенную прядь ее волос, держа их отдельно, пока не распустит всю косу.
Потом берет крупную гребенку с платка, расстеленного на коленях Масар.
И медленно, плавно, боясь сделать ей больно, начинает расчесывать ее цвета осенней листвы золотые волосы. Волосы искрят под гребенкой.
Масар покрывает голову платком. Стул оставляет на месте, чтобы утром перенести к восточному окну.
Слышно, как конь нетерпеливо бьет копытом о землю, с глухим, коротким, как в прежние годы в ночи, ржанием.
Расседлав его, он ослабляет узду.
Ему кажется, что конь тоже тоскует, как и он, каждый вечер. И потому он его седлает, коротко привязывая.
Он обманывает себя волосами Масар.
И конь обманывается седлом и тугими подпругами.
Потом наступает ночь, тихая, глухая, полная жизни. Ему знакома ее дрожащая, как листья в шорохе ветра, обостренная и чуткая, как оголенный нерв, жизнь. Его душа сливается с ночью, уходит вместе с ней в глухие леса, в степи, где месяц серебрит пески, гуляет по горным хребтам, чтобы в унисон с воем ветра завыть волком, или зарычать барсом, или закружиться жестоким смерчом где-то, куда укажет судьба.
Потом (когда обманутая душа успокаивается) засыпает, чтобы утром, как всегда (боясь, что это в последний раз) с восходом солнца сплести для Масар новую косу.
И так проходит время, дни переходят в месяцы, потом в годы. Осени сменяются веснами.
Проходит шесть лет.
Наступает седьмая осень, с медленно кружащейся золотистой листвой, как и прежде, с алыми облаками, ползущими вниз из-за горных вершин, и клекотом журавлей, с прохладным легким ветерком с осенними запахами.
«Оказывается, я тоже могу быть счастлив или я уже счастлив?» — спрашивает он себя и впервые удивляется той умиротворенности, которая приходит к нему, освобождая его душу от всяких сомнений. Душа его наполняется неизведанным до сих пор чувством щемящей всеобъемлющей любовью, любовью к жизни, к ее дыханию.
Он забывает оседлать коня.

__________________________________________

На следующий день с утра какие-то люди (около ста человек) начинают рубить лес чуть повыше его дома.
Он посылает Масар выяснить, что происходит.
Масар возвращается с известием, что это добровольцы, вырубающие лес под посевы или под луга для выпаса скота.
Вырубленные деревья они очищают от веток, разрубают на короткие столбы и складывают в два ряда, оттаскивая далеко вниз.
«Готовят для погрузки на телеги, — осеняет его. — Хорошо, что я остановился в этом селении, неподалеку от штаба русской армии, — думает он. — Кровники ищут врага вдали от людей или в других краях, даже не допуская мысли, что их враг может быть совсем рядом».
Он видит множество телег, запряженных быками, идущих вверх из селения по дрова.
Когда волы останавливаются около дров, он вспоминает Масар, которая ждет его у окна.
С этой счастливой мыслью («Оказывается, я тоже могу быть счастлив или я уже счастлив?») быстро идет в дом, оживленный, с улыбкой на лице, словно собираясь сообщить Масар радостную весть.
Он замечает своего коня, тонконогого красавца медно-рыжей масти с двумя белыми отметинами на лбу и носу и с белыми «сапожками» на всех четырех ногах. Подняв свою гладкую голову на тонкой, гибкой шее и навострив уши, конь пристально смотрит на него.
Смущенный этим взглядом, он приостанавливается около коня, потом идет дальше...
...И тут его задерживает ружейный залп со всех сторон, раздавшийся как гром среди ясного неба...
До второго залпа он пытается поспеть к коню...
Совсем рядом с верным конем что-то останавливает его, какой-то удар отбрасывает назад...
Потом еще и еще раз...
«Юсий-й-й!» — слышит он крик позади себя. И от этого крика мир рушится, разойдясь черной трещиной пополам...
Все становится черным.
Он чувствует, что его руки перебирают чьи-то волосы и чье-то прикосновение к своей левой щеке.
Услышав у самого уха ржание коня, осознает, что держит в руках его гриву.
Он стоит, вцепившись обеими руками в гриву коня (ему мерещится, что он в седле и рубит врагов шашкой), когда подбежавшая с раскрытыми объятиями, словно орлица, Масар поворачивает его к себе и обнимает, прикрывая собой от пуль.
Уже угасающим взором он видит солдат, бегущих к нему со всех сторон с дьявольским криком «Ура-а-а-а!»...
«Зачем... зачем они кричат...» — бьется в голове мысль.
Потом со всех сторон раздаются световые вспышки, словно вз рываются горы. За ними он видит небольшие холмики. И искры, вспыхивающие на мгновение и быстро гаснущие.
«...Все суета и ничтожно, ничтожно все...» — промелькает у него мысль до того, как последняя пуля попадает ему в голову.
Весь свет переходит в непроглядную тьму, которая исчезает, превращаясь в маленькую точку.
Все становится черным.
Черным и пустым.
Пустота.

Масар.
Масар солдаты не убивают и в тюрьму ее не сажают.
Масар в эту же ночь возвращается в дом отца, одинокая и потерянная, словно волчица, лишившаяся щенков.
Отец не узнает свою дочь.
Дочь удивительно красива.
И в то же время в ее красоте что-то неживое, мертвенно-бледное, исказившее ее прелесть.
Когда Масар называет себя, отец узнает свою дочь и понимает, что вернуться к нему она могла только овдовев.
В начале весны тесть выкрадывает и возвращает домой останки Овтархан Юсупа.
Потом ровно через год — после соблюдения траура — вокруг дома Масар начинают крутиться именитые и не совсем мужчины, и среди них абреки.
Все хотят жениться на женщине, бывшей женою Овтархан Юсупа. Все пытаются добиться ее руки. Любым путем: с ее согласия или без, взять ее в жены.
Наконец ее умыкает — прямо с прополки кукурузы — Успин Кахир, про которого говорили, что он родился вперед ногами.
И на второй день привозит ее обратно домой, при этом клянется быть в дальнейшем ее названным братом.
Кахир в ту ночь пытается овладеть ею.
Масар говорит, что она и Юсупу не была женой.
Кахир не понимает.
Тогда Масар рассказывает ему, что ей сказал в их первую ночь Юсуп:
«Побывавший однажды в капкане волк никогда не охотится на кабана, Масар, только на поросят, точно так же, как побывавший в силках сокол охотится лишь на мелких пернатых. Мы, жившие свободно, как горные орлы, и безмерно гордящиеся свободой и горами, сегодня покорены врагом из холодных степей, не имеющим гор и свободы, чтобы гордиться ими, и он требует от нас платы за наш пот, проливаемый нами на эту землю. Мы сейчас вымираем, лишенные права носить папаху.
Победитель оставляет для побежденного только два пути: постоянно гнуть на победителя спину и растить для него новых рабов.
И последнее сопротивление раба — это не производить на свет себе подобных рабов для своего победителя.
Я женился на тебе, пожалев твою красоту и свое мужество, Масар. Так неужели мы уйдем из этого мира, оставив после себя новых рабов для победителя?!
Я бы хотел умереть с этими последними, жалкими остатками мужества, Масар, и чтобы ты разделила со мной мою судьбу. Если же ты не согласна, я даю тебе волю самой решать свою судьбу без меня...
Кроме этого, мы пришли в этот мир не для размножения, когда впервые мы познали мир, где ты была Евой, а я Адамом!
Я хотел бы любить тебя, Масар, глазами и ласкать мысленно... Я хотел бы, чтобы ты стала моим талисманом, который я буду хранить, как святыню, в этом бренном мире, и таким же первозданным чистым заберу в мир иной, представ перед Богом...»
– И тогда я согласилась с ним, Кахир. Юсуп убедил меня. Я поняла, что с настоящим мужчиной стоит разделить судьбу, если не ради жизни с ним, то хотя бы для смерти. И таким мужчиной был Юсуп, — завершает свой рассказ Масар.
Кахир молчит.
Масляная лампа чадит в маленькой комнате.
И после долгого молчания Кахир спросит, пряча от нее глаза:
– Как же вы жили вместе, Масар? Прости за откровенный вопрос.
– Каждое утро, с восходом солнца, Юсуп сажал меня на стул у окна, медленно расчесывал мои волосы и заплетал косу, Кахир. А каждый вечер, с заходом солнца, он ее расплетал, — отвечает Масар.
– Ох!.. — только и смог выговорить Кахир. Долгое молчание воцарилось в комнате. Звенящая тишина.
И после долгих раздумий он заговаривает с Масар, глядя ей прямо в глаза:
– Если Овтархан Юсуп не овладел тобой, Масар, то я тем более не стою этого. Пусть Всевышний воздаст тебе за то уважение, которое ты питала к Юсупу... И с сегодняшнего дня я твой брат! — на следующее утро Успин Кахир отвозит Масар в дом отца.
Масар, которую за шестьдесят шесть лет одинокой жизни так и не убила царская власть, погибает двадцать третьего февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года от рук офицера Советской Армии, который ударом штыка в спину уложил ее на могилу Овтархин Юсупа.
В это утро Масар, припав к могиле Юсупа, плачет, взывая к нему, как к Богу.
Она так и остается там лежать… навечно со своим Юсупом, не расставаясь с ним никогда.
Ее, вернее, ее останки, потом похоронят ушедшие в леса партизаны.
Один из тех, кто похоронил Масар — его звали Ковнарка, — умер только в 1989 году.
И он забрал с собой все.
Все исчезло.
Все прошло, чтобы остаться жить, жить вечно...

Муса Бексултанов, 1991 год.
Перевод с чеченского Микаила Эльдиева.